Гашек швейк войнович. Анализ произведения. Злоключения Швейка в поезде

Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)

Балоун, слушавший разинув рот, договорил за Ванека это изящное словцо, желая, по-видимому, вмешаться в разговор.

– Цыц, вы там! – озлился разволновавшийся старший писарь.

– Послушай-ка, Балоун, – вдруг вспомнил Швейк, – господин обер-лейтенант велел тебе, как только мы приедем в Будапешт, принести булочку и печеночный паштет в станиоле, который лежит в чемоданчике у господина обер-лейтенанта, в самом низу.

Великан Балоун сразу сник, безнадежно свесив свои длинные обезьяньи руки, и долго оставался в таком положении.

– Нет его у меня, – едва слышно, с отчаянием пролепетал он, уставившись на грязный пол вагона. – Нет его у меня, – повторил он отрывисто. – Я думал… я его перед отъездом развернул… Я его понюхал… не испортился ли… Я его попробовал! – закричал он с таким искренним раскаянием, что всем все стало ясно.

– Вы сожрали его вместе со станиолем, – остановился перед Балоуном старший писарь Ванек. Он развеселился. Теперь ему не нужно доказывать, что не только он лошак, как назвал его поручик Лукаш. Теперь ясно, что причина колебания численного состава «X» имеет свои глубокие корни в других «лошаках». Кроме того, он был доволен, что переменилась тема разговора и объектом насмешек стал ненасытный Балоун и новое трагическое происшествие. Ванека так и подмывало сказать Балоуну что-нибудь неприятно-нравоучительное. Но его опередил повар-оккультист Юрайда. Отложив свою любимую книжку – перевод древнеиндийских сутр «Прагна – Парамита», он обратился к удрученному Балоуну, безропотно принимавшему новые удары судьбы:

– Вы, Балоун, должны постоянно следить за собой, чтобы не потерять веры в себя и в свою судьбу. Вы не имеете права приписывать себе то, что является заслугой других. Всякий раз, когда перед вами возникнет проблема, подобная той, что вы сожрали, спросите самого себя: «В каком отношении ко мне находится печеночный паштет?»

Швейк счел нужным пояснить это теоретическое положение примером:

– Ты, Балоун, говорил, что у вас будут резать свинью и коптить ее и что, как только ты узнаешь номер нашей полевой почты, тебе пошлют окорок. Вот представь себе, полевая почта переслала окорок к нам в роту, и мы с господином старшим ротным писарем отрезали себе по куску. Ветчина так нам понравилась, что мы отрезали еще по куску, пока с этим окороком не случилось так, как с одним моим знакомым почтальоном по фамилии Козел. У него был костоед. Сначала ему отрезали ногу по щиколотку, потом по колено, потом ляжку, и если бы он вовремя не умер, его чинили бы, как карандаш с разбитым графитом. Значит, мы сожрали твой окорок, как ты слопал печеночный паштет у господина обер-лейтенанта.

Великан Балоун обвел всех грустным взглядом.

– Только благодаря моим стараниям, – напомнил Балоуну старший писарь, – вы остались в денщиках у господина обер-лейтенанта. Вас хотели перевести в санитары, и вам пришлось бы выносить раненых с поля сражения. Под Дуклой наши три раза подряд посылали санитаров за прапорщиком, который был ранен в живот перед проволочными заграждениями, и они все остались там – всем пули угодили в голову. Только четвертой паре санитаров удалось вынести его с линии огня, но еще по дороге в перевязочный пункт прапорщик приказал долго жить.

Балоун не сдержался и всхлипнул.

– Постыдился бы, – с презрением сказал Швейк. – А еще солдат!

– Да-а, если я не гожусь для войны! – захныкал Балоун. – Обжора я, ненасытный я, это правда. А ведь все потому, что оторвали меня от привычной жизни. Это у нас в роду. Покойник отец в Противинском трактире бился об заклад, что за один присест съест пятьдесят сарделек да два каравая хлеба, и выиграл. А я раз поспорил, что съем четырех гусей и две миски кнедликов с капустой, и съел. Бывало, после обеда захочется закусить. Схожу в чуланчик, отрежу себе кусок мяса, пошлю за жбаном пива и умну килограмма два копченого мяса. Служил у нас батрак Вомела, старый человек, так он мне всегда внушал, чтобы я этим не гордился и не приучался обжираться. Он, мол, помнит, как дед рассказывал про одного обжору. Во время какой-то войны восемь лет подряд не родился хлеб, пекли тогда что-то из соломы и из льняного жмыха, а когда в молоко могли накрошить немного творогу – ведь хлеба-то не было, – это считалось большим праздником. Обжора-мужик через неделю помер, потому что его желудок к голоду был непривычен.

Балоун обратил печальный взор к небу.

– Но я верю, что Господь Бог хоть и наказует людей за грехи, но все же совсем их своей милостью не оставляет.

– Господь Бог сотворил обжор, он о них и позаботится, – заметил Швейк. – Один раз тебя уже связывали, а теперь ты вполне заслужил передовые позиции. Когда я был денщиком господина обер-лейтенанта, он во всем на меня полагался. Ему и в голову не приходило, что я могу что-нибудь у него сожрать. Когда выдавали сверх пайка, он мне обычно говорил: «Возьмите это себе, Швейк», или же: «Чего там, мне много не нужно. Оставьте мне часть, а с остальным поступайте как знаете». Когда мы жили в Праге, он меня посылал в ресторан за обедом. Порции там были очень маленькие, так я, чтоб он ничего плохого не вообразил, покупал ему на свои последние деньги еще одну порцию, только бы он наелся досыта! Но как-то он об этом дознался. Я приносил из ресторана меню, а он себе выбирал. Однажды он выбрал фаршированного голубя. Когда мне дали половину голубя, я решил, что господин обер-лейтенант может подумать, будто другая половина съедена мной. Купил я еще одну половину и принес домой такую царскую порцию, что господин обер-лейтенант Шеба, который в тот день искал, где бы ему пообедать, и зашел в гости к моему лейтенанту как раз в обеденное время, тоже наелся. А когда наелся, то заявил: «Только не рассказывай мне, что это одна порция. Нигде в мире ты не получишь по меню целого фаршированного голубя. Если сегодня мне удастся стрельнуть деньги, то я пошлю за обедом в этот твой ресторан. Сознавайся, это двойная порция?» Господин обер-лейтенант попросил меня подтвердить, что деньги были отпущены на одну порцию: ведь не знал же он, что в этот день у него будут гости! Я подтвердил. «Вот видишь! – сказал мой обер-лейтенант. – Но это еще пустяки. Недавно Швейк принес на обед две гусиные ножки. Представь себе: лапша, говядина с анчоусовой подливкой, две гусиные ножки, кнедликов и капусты прямо до потолка и наконец блинчики».

– Та-тта-тата! Черт подери! – облизывался Балоун.

Швейк продолжал:

– Это явилось камнем преткновения. Господин обер-лейтенант Шеба на следующий же день послал своего долговязого денщика в наш ресторан. Тот принес ему на закуску маленькую кучку куриного пилава, ну словно шестинедельный ребенок накакал в пеленочку – так, ложечки две. Тут господин обер-лейтенант Шеба набросился на него: ты, мол, половину сожрал, а тот знай твердит, что не виновен. Господин обер-лейтенант Шеба съездил ему по морде и поставил в пример меня: он, мол, вот какие порции носит господину обер-лейтенанту Лукашу. На другой день этот невинно избитый солдат снова пошел за обедом, расспросил обо мне в ресторане и рассказал все своему господину, а тот, в свою очередь, моему обер-лейтенанту. Сижу я вечером с газетой и читаю сводки вражеских штабов с поля сражения. Вдруг входит мой обер-лейтенант, бледный весь, и сразу ко мне – это чтобы я сказал, сколько двойных порций я купил в ресторане за свой счет; ему, мол, все известно и никакое запирательство мне не поможет. Он, мол, давно знает, что я идиот, но что я к тому же еще и сумасшедший – это ему будто бы в голову не приходило. Я-де так его опозорил, что теперь у него единственное желание застрелить сначала меня, а потом себя. «Господин обер-лейтенант, – объясняю я. – Когда вы меня принимали в денщики, то в первый же день заявили, что все денщики злодеи и подлецы, а так как в этом ресторане действительно давали очень маленькие порции, то вы и взаправду могли подумать, что я такой же подлец, как и все, и сжирал у вас…»

– Господи милостивый! – зашептал Балоун, нагнулся за чемоданчиком поручика Лукаша и скрылся с ним в глубине вагона.

– Потом поручик Лукаш, – продолжал Швейк, – стал рыться во всех карманах, а когда это ни к чему не привело, он вынул из жилетки серебряные часы и отдал их мне. Так растрогался! «Швейк, говорит, когда я получу жалованье, составьте счет, сколько я вам должен. А часы эти – мой подарок. И в другой раз не будьте идиотом». Как-то раз нам пришлось очень туго, и я отнес часы в ломбард…

– Что вы там делаете, Балоун? – вдруг воскликнул старший писарь Ванек.

Бедняга Балоун поперхнулся от неожиданности. Он уже успел открыть чемоданчик поручика Лукаша и запихивал в рот его последнюю булочку.

Мимо станции, не останавливаясь, прошел другой воинский поезд, битком набитый «дейчмейстерами», которых отправляли на сербский фронт. Они до сих пор не опомнились после восторженных проводов в Вене и без устали орали:

Prinz Eugenius, der edle Ritter,
wollt’dem Kaiser wiedrum kriegen
Stadt und Festung Belegrad
Er liess schlagen einen Brücken,
dass man kunnf hinüberrücken
mit der Armee wohl für die Stadt.200
Храбрый рыцарь, принц Евгений,обещал монарху в Вене,что вернет ему Белград,перекинет мост понтонный,и тотчас пойдут колоннына войну, как на парад (нем.).

Какой-то капрал с залихватски закрученными усами, опираясь локтями на солдат, которые, сидя в дверях, болтали ногами, высунулся из вагона. Капрал дирижировал и неистово кричал:

Als der Bracken war geschlagen,
dass man Kunnt’mit Stück und Wagen
frei passier’n den Donaufluss.
Bei Semlin schlug man des Lager,
alle Serben zu verjagen…201
Скоро мост был перекинут,и обоз тяжелый двинутвместе с войском за Дунай.Под Землином стали наши,чтоб из сербов сделать кашу… (нем.)

Вдруг он потерял равновесие, вылетел из вагона, со всей силой на лету ударился животом о рычаг стрелки и повис на нем, как наколотый. Поезд же шел все дальше, и в задних вагонах пели другую песню:

Graf Radetzky, edler Degen,
schwur’s des Kaisers Feind zu fegen
aus der falschen Lombardei.
In Verona langes Hoffen,
als mehr Truppen eingetroffen,
fühlt und rührt der Held sich frei…202
Граф Радецкий, воин бравый,
из Ломбардии лукавой
клялся вымести врагов.
Ждал в Вероне подкреплений,
и, хоть не без промедлений,
дождался, вздохнул легко… (нем.)

Наколотый на дурацкую стрелку воинственный капрал был мертв. Около него на карауле уже стоял молодой солдатик из состава вокзальной комендатуры, исключительно серьезно выполнявший свои обязанности. Он стоял навытяжку с таким победоносным видом, будто это он насадил капрала на стрелку.

Молодой солдат был мадьяр, и, когда из эшелона батальона Девяносто первого полка приходили смотреть на капрала, он орал на всю станцию:

– Nem szabad! Nem szabad! Komision militär, nem szabad!203
Не разрешается! Не разрешается! Военная комиссия, не разрешается! (венг. и нем.)

– Уже отмучился, – вздохнул бравый солдат Швейк, который также оказался среди любопытствующих. – В этом есть свое преимущество. Хоть он и получил кусок железа в живот, зато все знают, где похоронен. Его могилу не придется разыскивать на всех полях сражений. Очень аккуратно накололся, – со знанием дела прибавил Швейк, обойдя капрала со всех сторон, – кишки остались в штанах…

– Nem szabad! Nem szabad! – кричал молоденький мадьярский солдат. – Komision militär Bahnhof, nem szabad!

За спиной Швейка раздался строгий окрик:

– Вы что тут делаете?

Перед ним стоял кадет Биглер. Швейк отдал честь.

– Осмелюсь доложить, рассматриваем покойника, господин кадет!

– А что за агитацию вы здесь развели? Какое вам до всего этого дело?

– Осмелюсь доложить, господин кадет, – с достоинством и спокойно ответил Швейк, – я никогда никакой «заагитации» не вел.

За спиной кадета послышался смех солдат, и старший писарь Ванек выступил вперед.

– Господин кадет, – объяснил он, – господин обер-лейтенант послал сюда ординарца Швейка, чтобы тот сообщил ему о случившемся. Я был недавно в штабном вагоне. Вас там разыскивает Матушич по распоряжению господина командира батальона. Вам следует немедленно явиться к господину капитану Сагнеру.

Когда минуту спустя раздался сигнал «на посадку», все разбрелись по вагонам.

Ванек, идя рядом со Швейком, сказал:

– Когда собирается много народу, вы поменьше разглагольствуйте. У вас могут быть неприятности. Раз этот капрал из «дейчмейстеров», то будут говорить, что вы радовались его смерти. Ведь Биглер – заядлый чехоед.

– Да ведь я ничего не говорил, – возразил Швейк тоном, исключавшим всякое сомнение, – разве только, что капрал напоролся аккуратно и все кишки остались у него в штанах… Он мог…

– Лучше прекратим этот разговор, Швейк. – И старший писарь Ванек сплюнул.

– Все равно ведь, – не унимался Швейк, – где за государя императора вылезут кишки, здесь или там. Он свой долг выполнил… Он мог бы…

– Посмотрите, Швейк, – прервал его Ванек, – ординарец батальона Матушич опять несется к штабному вагону. Удивляюсь, как он еще не растянулся на рельсах.

Незадолго перед этим между капитаном Сагнером и усердным Биглером произошел очень резкий разговор.

– Я удивлен, кадет Биглер, – начал капитан Сагнер. – Почему вы немедленно не доложили мне, что солдатам не выдали сто пятьдесят граммов венгерской колбасы. Теперь мне самому приходится ходить и выяснять, почему солдаты возвращаются со склада с пустыми руками. Господа офицеры тоже хороши, словно приказ не есть приказ. Ведь я точно выразился: «На склад походной колонной поротно». Это значит, если вы на складе ничего не достали, то и возвращаться нужно походной колонной поротно. Я вам приказал, кадет Биглер, поддерживать порядок, а вы пустили все на самотек. Обрадовались, что теперь не нужно подсчитывать порции колбасы, и преспокойно пошли смотреть, как это я наблюдал из окна, на напоровшегося капрала из «дейчмейстеров». А когда я приказал вас позвать, вы дали волю своей кадетской фантазии и понесли всякий вздор. Я, мол, пошел убедиться, не ведется ли около напоротого капрала какой-либо агитации…

– Осмелюсь доложить, ординарец одиннадцатой роты Швейк…

– Оставьте меня в покое с вашим Швейком! – закричал капитан Сагнер. – Не думайте, кадет Биглер, что вам здесь удастся разводить интриги против поручика Лукаша. Мы послали туда Швейка… Вы смотрите на меня так, словно я к вам придираюсь. Да… я придираюсь к вам, кадет Биглер… Если вы не уважаете своего начальника, стараетесь его осрамить, то я вам устрою такую службу, что вы, кадет Биглер, долго будете помнить станцию Раб. Хвастаться своими теоретическими познаниями… Погодите, вот только прибудем на фронт… Тогда я пошлю вас в офицерскую разведку за проволочные заграждения… А как вы рапортуете? Да я и рапорта от вас не слышал, когда вы вошли… Даже теоретически, кадет Биглер…

– Осмелюсь доложить, господин капитан,204
Все разговоры между офицерами, естественно, ведутся на немецком языке. – Примеч. авт.

Что вместо ста пятидесяти граммов венгерской колбасы солдаты получили по две открытки. Пожалуйста, господин капитан…

Биглер подал командиру батальона две открытки, изданные дирекцией Венского военного архива, начальником которого был генерал от инфантерии Войнович. На одной стороне был изображен русский солдат, бородатый мужик, которого обнимает скелет. Под карикатурой была подпись: «Der Tag, an dem das perfide Russand krepieren wird, wird ein Tag der Erlösung für unsere ganze Monarchiesein».205
День, когда вероломная Россия подохнет, будет днем избавления всей нашей монархии (нем.).

Другая открытка была сделана в Германской империи. Это был подарок германцев австро-венгерским воинам. Наверху открытки было напечатано: «Viribus unitis»,206
Объединенными силами (лат. диал.).

Ниже помещалась картинка – сэр Грей на виселице; внизу под ним весело отдают честь австрийский и германский солдаты. Под картинкой стишок из книжки Грейнца «Железный кулак» – веселые куплеты о наших врагах. Германские газеты отмечали, что стихи Грейнца хлестки, полны неподдельного юмора и непревзойденного остроумия.

Текст под виселицей в переводе:

ГРЕЙ

На виселице, в приятной выси,
Качается Эдвард Грей из породы лисьей.
Надо бы повесить его ранее,
Но обратите внимание:
Ни один наш дуб дерева не дал,
Чтоб баюкать того, кто Христа предал,
И приходится болтаться скотине
На французской республиканской осине.

Не успел капитан Сагнер прочесть эти стишки, полные «неподдельного юмора и непревзойденного остроумия», как в штабной вагон влетел батальонный ординарец Матушич.

Он был послан капитаном Сагнером на телеграф при станционной военной комендатуре узнать, нет ли каких приказов, и принес телеграмму из бригады. Прибегать к шифровальному ключу не пришлось. Телеграмма была нешифрованная и гласила: «Rasch abkochen, dann Vormarsch nach Sokal».207
Быстро сварить обед, потом наступать на Сокаль (нем.).

Капитан Сагнер озабоченно покачал головой.

– Осмелюсь доложить, – сказал Матушич, – комендант станции велел просить вас лично зайти к нему для переговоров. Получена еще одна телеграмма.

Несколько позже между комендантом вокзала и капитаном Сагнером произошел строго конфиденциальный разговор.

Содержание первой телеграммы: «Быстро сварить обед и маршировать на Сокаль» – вызвало недоумение: ведь в данный момент батальон находился на станции Раб. И все же телеграмма должна была быть передана по назначению. Адресат – маршевый батальон Девяносто первого полка, копия – маршевому батальону Семьдесят пятого полка, который находился позади. Подпись правильная: «Командующий бригады Риттер фон Герберт».

– Весьма секретно, господин капитан, – предостерег комендант вокзала. – Из вашей дивизии получена секретная телеграмма. Командир одной бригады сошел с ума. Его отправили в Вену после того, как он из бригады по всем направлениям разослал несколько дюжин подобных телеграмм. В Будапеште вы получите еще одну такую же телеграмму. Все его телеграммы, понятно, следует аннулировать. Но пока мы никакого распоряжения не получили. У меня на руках, как я уже сказал, только приказ из дивизии, – нешифрованные телеграммы не принимать во внимание. Но вручать я их обязан, так как на этот счет я не получил от своих инстанций никаких указаний. Через свои инстанции я справлялся у командования армейского корпуса. Начато расследование… Я кадровый офицер старой саперной службы, – прибавил он. – Участвовал в строительстве нашей стратегической железной дороги в Галиции. Господин капитан, – сказал он минуту спустя, – нас, стариков, начавших службу с простого солдата, гонят только на фронт! Нынче в военном министерстве штатских инженеров путей сообщения, сдавших экзамен на вольноопределяющегося, как собак нерезаных… Впрочем, вы ведь все равно через четверть часа поедете дальше… Помню, как однажды в кадетской школе в Праге я, ваш старший товарищ, помогал вам при упражнениях на трапеции. Тогда нас обоих оставили без отпуска. Вы ведь тоже дрались в своем классе с немцами…208
Оба офицера вели разговор по-немецки. Эта фраза звучала так: «Sie haben sich damals auch mit den deutschen Mitschülern gerauft». – Примеч. авт.

С вами вместе учился Лукаш, и вы, кажется, были большими друзьями. Все это вспомнилось мне, когда я по телеграфу получил список офицеров маршевого батальона, которые проследуют через мою станцию с маршевым батальоном. Много воды утекло с тех пор. Я тогда очень симпатизировал кадету Лукашу.

На капитана Сагнера весь этот разговор произвел удручающее впечатление. Он узнал того, с кем говорил. Комендант в бытность свою учеником кадетского училища руководил антиавстрийской оппозицией. Позднее погоня за чинами вытеснила у них оппозиционные настроения. Особенно задело его упоминание о поручике Лукаше, которого по каким-то неизвестным причинам всюду обходили.

– Поручик Лукаш – отличный офицер, – подчеркнуто сказал капитан Сагнер. – Когда отправляется наш поезд?

Комендант станции посмотрел на часы:

– Через шесть минут.

– Иду, – заторопился Сагнер.

– Я думал, вы мне что-нибудь скажете на прощание, Сагнер…

– Also, nazdar!209
Итак, до свидания! – Автор подчеркивает, что Сагнер начинает с немецкого «also», а заканчивает чешским «nazdar».

– ответил Сагнер и вышел из помещения комендатуры вокзала.

* * *

Вернувшись в штабной вагон поезда, капитан Сагнер нашел всех офицеров на своих местах. Они, разбившись на группы, играли в «чапари» (frische viere). Не играл только кадет Биглер. Он перелистывал начатые рукописи о событиях с театра военных действий. Кадет Биглер мечтал отличиться не только на поле сражения, но и на литературном поприще, как летописец военных событий. Обладатель удивительных крыльев и «рыбьего хвоста» собирался стать выдающимся военным писателем. Его литературные опыты начинались многообещающими заглавиями, и в них как в зеркале отражался милитаризм той эпохи. Но темы еще не были разработаны, на четвертушках бумаги значились только наименования будущих трудов.

«Образы воинов великой войны», «Кто начал войну?», «Политика Австро-Венгрии и рождение мировой войны», «Заметки с театра военных действий», «Австро-Венгрия и мировая война», «Уроки войны», «Популярная лекция о возникновении войны», «Размышления на военно-политические темы», «День славы Австро-Венгрии», «Славянский империализм и мировая война», «Военные документы», «Материалы по истории мировой войны», «Дневник мировой войны», «Ежедневный обзор мировой войны», «Первая мировая война», «Наша династия в мировой войне», «Народы Австро-Венгерской монархии под ружьем», «Борьба за мировое господство», «Мой опыт в мировую войну», «Хроника моего военного похода», «Как воюют враги Австро-Венгрии», «Кто победит?», «Наши офицеры и наши солдаты», «Достопамятные деяния моих солдат», «Из эпохи великой войны», «В тылу сражений», «Книга австро-венгерских героев», «Железная бригада», «Собрание моих писем с фронта», «Герои нашего маршевого батальона», «Пособие для солдат на фронте», «Дни сражений и дни побед», «Что я видел и испытал на поле сражения», «В окопах», «Офицер рассказывает…», «С сынами Австро-Венгрии вперед!», «Вражеские аэропланы и наша пехота», «После боя», «Наши артиллеристы – верные сыны родины», «Даже если бы все черти восстали против нас…», «Война оборонительная и война наступательная», «Кровь и железо», «Победа или смерть», «Наши герои в плену».

Капитан Сагнер подошел к кадету Биглеру, просмотрел все рукописи и спросил, для чего он все это написал и что все это значит.

Кадет Биглер восторженно ответил, что каждая надпись означает заглавие книги, которую он напишет. Сколько заглавий – столько книг.

– Я хотел бы, господин капитан, чтобы обо мне, когда я паду на поле брани, сохранилась память. Моим идеалом является немецкий профессор Удо Крафт. Он родился в тысяча восемьсот семидесятом году, в нынешнюю мировую войну добровольно вступил в ряды войск и пал двадцать второго августа тысяча девятьсот четырнадцатого года в Анло. Перед своей смертью он издал книгу «Самовоспитание для смерти за императора».210
Udo Kraft. Selbsterziehung zum Tod für Kaiser. С F. Amelangs Verlag, Leipzig (нем.).

Капитан Сагнер отвел Биглера к окну.

– Покажите, кадет Биглер, что еще у вас есть. Меня чрезвычайно интересует такого рода деятельность, – не скрывая иронии, попросил капитан Сагнер. – Что за тетрадку вы сунули за пазуху?

– Да так, пустяки, господин капитан, – смутился Биглер и по-детски залился румянцем. – Извольте удостовериться.

Тетрадь была озаглавлена:

СХЕМЫ ВЫДАЮЩИХСЯ И СЛАВНЫХ БИТВ ВОЙСКА АВСТРО-ВЕНГЕРСКОЙ АРМИИ. СОСТАВЛЕНЫ СОГЛАСНО ИСТОРИЧЕСКИМ ИССЛЕДОВАНИЯМ ИМПЕРАТОРСКИМ КОРОЛЕВСКИМ ОФИЦЕРОМ АДОЛЬФОМ БИГЛЕРОМ, ПРИМЕЧАНИЯМИ И КОММЕНТАРИЯМИ СНАБДИЛ ИМПЕРАТОРСКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ОФИЦЕР АДОЛЬФ БИГЛЕР

Схемы были страшно примитивны.

Открывалась тетрадь схемой битвы у Нёрдлингена 6 сентября 1634 г. Затем следовали битвы у Зенты 11 сентября 1697 г., у Кальдьеро 31 октября 1805 г., под Асперном 22 мая 1809 г., битва народов под Лейпцигом в 1813 г., далее битва под Сайта-Лючией в мае 1848 г. и бои у Трутнова 27 июня 1866 г. Последней схемой в этой тетради была схема битвы у Сараева 19 августа 1878 г. Схемы и планы битв ничем не отличались друг от друга. Кадет Биглер позиции одной воюющей стороны обозначил пустыми клеточками, а другой – заштрихованными. На той и другой стороне были левый фланг, центр и правый фланг. Позади – резервы. Там и здесь – стрелки. Схема битвы под Нёрдлингеном, так же как и схема битвы у Сараева, напоминала футбольное поле, на котором еще в начале игры были расставлены игроки. Стрелки же указывали, куда та или другая сторона должна послать мяч.

Это моментально пришло в голову капитану Сагнеру, и он спросил:

– Кадет Биглер, вы играете в футбол?

Биглер еще больше покраснел и нервно заморгал; казалось, он собирается заплакать. Капитан Сагнер с усмешкой перелистывал тетрадку и остановился на примечании под схемой битвы у Трутнова в австро-прусскую войну.

Кадет Биглер писал: «Под Трутновом нельзя было давать сражения, ввиду того что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию, которой угрожали сильные прусские колонны, расположенные на высотах, окружавших левый фланг нашей дивизии».

– По-вашему, битву у Трутнова, – усмехнулся капитан Сагнер, возвращая тетрадку кадету Биглеру, – можно было дать только в том случае, если б Трутнов лежал на ровном месте. Эх вы, будейовицкий Бенедек! Кадет Биглер, очень мило с вашей стороны, что за короткое время пребывания в рядах императорских войск вы старались вникнуть в стратегию. К сожалению, у вас все выглядит так, будто это мальчишки играют в солдаты и сами производят себя в генералы. Вы так быстро повысили себя в чине, прямо одно удовольствие! Императорский королевский офицер Адольф Биглер! Этак, пожалуй, мы еще не доедем до Будапешта, а вы уже будете фельдмаршалом. Еще позавчера вы взвешивали у папаши коровью кожу, императорский королевский лейтенант Адольф Биглер! Послушайте, ведь вы даже не офицер. Вы кадет. Вы нечто среднее между ефрейтором и унтер-офицером. Вы с таким же правом можете называть себя офицером, как ефрейтор, который в трактире приказывает величать себя «господином штабным писарем».

– Послушай, Лукаш, – обратился он к поручику, – кадет Биглер у тебя в роте. Этого парня подтяни. Он подписывается офицером. Пусть сперва заслужит это звание в бою. Когда начнется ураганный артиллерийский огонь и мы пойдем в атаку, пусть кадет Биглер со своим взводом порежет проволочные заграждения, der gute Junge! A propos,211
Милый мальчик! (нем.). Кстати (фр.).

Тебе кланяется Цикан, он комендант вокзала в Рабе.

Кадет Биглер понял, что разговор закончен, отдал честь и красный как рак побежал по вагону, пока не очутился в самом конце коридора.

Словно лунатик, он отворил дверь уборной и, уставившись на немецко-венгерскую надпись «Пользование клозетом разрешается только во время движения», засопел, начал всхлипывать и горько расплакался. Потом спустил штаны и стал тужиться, утирая слезы. Затем использовал тетрадку, озаглавленную «Схемы выдающихся и славных битв австро-венгерской армии, составленные императорским королевским офицером Адольфом Биглером». Оскверненная тетрадь исчезла в дыре и, упав на колею, заметалась между рельсами под уходящим поездом.

Кадет промыл покрасневшие глаза водой и вышел в коридор, решив быть сильным, дьявольски сильным. С утра у него болели голова и живот.

Он прошел мимо последнего купе, где ординарец батальона Матушич играл с денщиком командира батальона Батцером в венскую игру «шнопс» («шестьдесят шесть»).

Заглянув в открытую дверь купе, кадет Биглер кашлянул. Они обернулись и продолжали играть дальше.

– Не знаете разве, что полагается? – спросил кадет Биглер.

– Я не мог, mi’is’d’Trump’ausganga,212
У меня вышли все козыри (нем. диал.).

– ответил денщик капитана Сагнера на ужасном немецком диалекте Кашперских гор. – Мне полагалось, господин кадет, идти с бубен, – продолжал он, – с крупных бубен и сразу после этого королем пик… Вот что надо было мне сделать…

Не проронив больше ни слова, кадет Биглер залез в свой угол. Когда к нему подошел подпрапорщик Плешнер, чтоб угостить коньяком, выигранным им в карты, то удивился, до чего усердно кадет Биглер читает книгу профессора Удо Крафта «Самовоспитание для смерти за императора».

Еще до Будапешта кадет Биглер был в доску пьян. Высунувшись из окна, он непрерывно кричал в безмолвное пространство:

– Frisch drain"! In Gottes Namen frisch draufl213
Смелее вперед! С Богом, смелее вперед! (нем.)

По приказу капитана Сагнера ординарец батальона Матушич втащил Биглера в купе и вместе с денщиком Батцером уложил его на скамью.

Кадету Биглеру приснился сон.

СОН КАДЕТА БИГЛЕРА ПЕРЕД ПРИЕЗДОМ В БУДАПЕШТ

Он – майор, на груди у него signum laudis и железный крест. Он едет инспектировать участок вверенной ему бригады. Но не может уяснить себе, каким образом он, кому подчинена целая бригада, все еще остается в чине майора. Он подозревает, что ему был присвоен чин генерал-майора, но «генерал» затерялся в бумагах на полевой почте.

В душе он смеется над капитаном Сагнером, который тогда, в поезде, грозился послать его резать проволочные заграждения. Впрочем, капитан Сагнер вместе с поручиком Лукашем уже давно, согласно его – Биглера – предложению, были переведены в другой полк, в другую дивизию, в другой армейский корпус. Кто-то даже рассказывал, что оба они, удирая от врага, позорно погибли в каких-то болотах. Когда он ехал в автомобиле на позиции для инспектирования участка своей бригады, для него все было ясно. Собственно, он послан генеральным штабом армии.

Мимо идут солдаты и поют песню, которую он читал в сборнике австрийских солдатских песен «Es gilt».214
«Дело идет о том» (нем.).

Halt euch brav, ihr tabf ren Brüder,
werft den Feind nur herzhaft nieder,
lasst des Kaisers Fahne weh’n…215
Держитесь стойко, храбрецы,врага разите, удальцы,стяг императорский развейте… (нем.)

Пейзаж напоминает иллюстрации из «Wiener Illustrierte Zeitung».216
«Венская иллюстрированная газета» (нем.).

На правой стороне у амбара разместилась артиллерия. Она обстреливает неприятельские окопы, расположенные у шоссе, по которому он едет в автомобиле. Слева стоит дом, из которого стреляют, в то время как неприятель пытается ружейными прикладами вышибить двери. Возле шоссе горит вражеский аэроплан. Вдали виднеются кавалерия и пылающие деревни. Дальше, на небольшой возвышенности, расположены окопы маршевого батальона, откуда ведется пулеметный огонь. Вдоль шоссе тянутся окопы неприятеля. Шофер ведет машину по шоссе, в сторону неприятеля. Генерал орет в трубку шоферу:

– Не видишь, что ли, куда едем? Там неприятель.

Но шофер спокойно отвечает:

– Господин генерал, это единственная приличная дорога. И в хорошем состоянии. На соседних дорогах шины не выдержат.

Чем ближе к позициям врага, тем сильнее огонь. Снаряды рвутся над кюветами по обеим сторонам сливовой аллеи. Но шофер спокойно передает в трубку:

– Это отличное шоссе, господин генерал! Едешь как по маслу. Если мы уклонимся в сторону, в поле, у нас лопнет шина.

– Посмотрите, господин генерал! – снова кричит шофер. – Это шоссе так хорошо построено, что даже тридцатисполовинойсантиметровые мортиры нам ничего не сделают. Шоссе словно гумно. А на этих каменистых проселочных дорогах у нас лопнули бы шины. Вернуться обратно мы также не можем, господин генерал!

– Дз-дз-дз-дзум! – слышит Биглер, и автомобиль делает огромный скачок.

– Не говорил ли я вам, господин генерал, – орет шофер в трубку, – что шоссе чертовски хорошо построено! Вот сейчас совсем рядом разорвалась тридцативосьмисантиметровка, а ямы никакой – шоссе как гумно. Но стоит заехать в поле – шинам конец. Теперь по нас стреляют с расстояния четырех километров.

– Куда мы едем?

– Это будет видно, – отвечает шофер, – пока шоссе такое, я за все ручаюсь.

Рывок! Страшный полет, и машина останавливается.

– Господин генерал, – кричит шофер, – у вас есть карта генерального штаба?

Генерал Биглер зажигает электрический фонарик и видит, что у него на коленях лежит карта генерального штаба. Но в то же время – это морская карта Гельголандского побережья 1864 г., времен войны Пруссии и Австрии с Данией за Шлезвиг.

Всем известны эти персонажи этих писателей. Они выпуклы, жизненны, нынче сказали бы - "прикольны".
И, конечно, в массовом сознании есть стереотипы отношения к ним.

Швейк - смешной, себе на уме, скорее прикидывающийся дурачком, "включающий дурака" человек "из народа". Он издевается над инператорской фамилией, партиотизмом подданных австро-венгерской империи, войной, тупостью военачальников, причем не только и не столько явно и осознанно, как сознательный "борец с "антинародным режимом", но самим фактом своего существования.
Придумал Швейка, как известно, Ярослав Гашек.
Но массовый читатель не задается вопросами - как это у Гашека получилось - написать антирежимный сатирический роман.

А получилось просто - Гашек был предателем своей страны и своего народа.

Как известно, Гашек воевал вольноопределяющимся в австро-венгерской, имперской армии. То есть был добровольцем. Но не солдатом - образование помогло определиться в "придурки", как точно определил такие типажи советсткий зэковский фольклор.
Воевал Гашек в том же 91-м полку, что и Швейк, и, как и Швейк, недолго. Но в отличие от Швейка, Гашек сначала был награжден медалью (вроде бы по идиотски, случайно), а потом совершенно сознательно совершил "предательство Родины и присяги", добровольно сдавшись в плен.
Надо сказать, что о классовой борьбе речи не шло. Не было речи и о "национально-освободитлеьной борьбе чешского патриота за свободу от гнета австро-венгерской империи" - Гашек был совершенно аполитичным и асоциальным типом.
Ярослав Гашек не только сдался в плен, перейдя линию фронта - он еще и вступил в Чешский легион и воевал против своего бывшего государства.
Дальше - больше. Гашек стал большевистским активистом, вроде даже членом партии, бывал на выступлениях Ленина, встречался со Свердловым (не в роли писателя, а в числе активистов-коммунистов из Чехии).
Странная метаморфоза для асоциального типа, но, может быть, "прозрел".

Потом Гашек доехал с чехами до Сибири, где его карьера активиста закончилась - чехи были мелкобуржуазны и при всей нелюбви к императорам большевиков не любили еще больше. Тем не менее, Гашека не расстреляли, он просто ушел из легиона, а после того, как всех чехов отправили домой - вернулся в Чехию.

Вот тут начинается еще один интересный этап и забавные и непонятные истории - Гашек становится "агентом влияния" коммунистического Интернационала в Чехии. Большевики поручают ему "держать связь с активистами рабочего движения" - он же в совершенстве знал русский язык.
некоторое время Гашек поработал на "миировую революцию", но оказалось, что он - тип все же асоциальный. Он предает и большевиков, шатается по кабакам, пьет.
Примечательно, что в Чехии прекрасно знали о его предательстве и измене. Но репрессий против него не было. Несколько раз его морально потрепали - он еще и двоеженцем был, с сыном встречался тайно, как просто знакомый, вот его и трепали слегка за это - страна то все же была католическая, двоеженство было страшней измены присяге.

Но политических репрессий в Чехии не было, не было даже преследования изменников присяги. Очевидно, что Чехия, получившая к тому времени самостоятельность, измену австрийской присяге преступлением уже не считала.

В результате Гашека уговорили написать цикл рассказов про солдата-идиота, которого он сочинил еще в 1911 году, в возрасте 28-ми лет, доходило до запирания Гашека в комнате, чтобы раз в неделю выходил рассказ. Гашек еле успел вымучать из себя третью часть романа (по книге видно, что она вымученная), быстро написал четвертую, последнюю (она, наоборот, очень торопливо написана, наспех), и умер. Ему было меньше сорока лет - молодой мужик. Отчего умер - осталось непонятно, списали на тиф, который он перенес в России.

Гений Гашека состоял в том, что он написал книгу, в которой четко выразилось истинное отношение населения к умирающей, стоящей на пути буржуазного развития, строго кастовой, империи Габсбургов. Чехи презирали и австрийцев (не народ, а власть), и венгров, которые эту власть почему-то принимали нормально.
Исторически падение австро-венгерсокй империи было абсолютно обосновано - в начале 20-го века построенные при феодализме государства-империи рушились одна за другой. На их месте быстро возникали такие же, но уже реформированные, которые прожили до конца века, после чего стали тоже тормозом (из-за имперской идеологической централизации власти) и тоже распались.

Необходимо отметить, что Гашек был и остается одним из любимых коммунистами "обличителей антинародных режимов".

История Войновича и Чонкина очень похожа.
Разница состоит в том, что Войнович не воевал против СССР с оружием в руках. Войнович не переходил линию фронта, не изменял присяге, не вступал в члены НСДАП. Однако Войнович - враг империи, враг опасный, оцененный и преследовавшийся.

Однако историческая сущность этих двух историй одинакова (таких историй - пруд пруди) - большинство лучших представителей своих культур и обществ были впереди массового сознания и самих государственных систем, закоснелых в своих "вертикалях" и "стабильностях".

И с этих позиций этих империй и их слуг и Гашек, и Войнович, и Чехов, и Толстой, и Чернышевский, Джанатан Свифт, и Рабле - все они считали современные им системы управления плохими. И все эти системы, их современницы - умерли.
Исторически писатели оказались правы - системы отношений и моральные наборы, их современницы, были плохими и умерли.

Поэтому прежде, чем клеймить "изменников" и "критиканов", оцените сам объект критики.

Вид на Чертову речку с Карлова моста

«Такая поездка мечталась еще в 1998 году. Как-то по весне я встретился со своим другом Игорем Поповым, и как это бывает у давно не видевших друг друга людей, – мы разговорились. Разговор наш, надо сказать весьма интересный, плавно перешел на писателя Ярослава Гашека и его бравого солдата Швейка. Кто еще не знает, это моя самая любимая тема. А раз речь пошла об этом, то естественно и о Чехии и Праге. И тут Игорь неожиданно предложил поехать в Прагу и, как говорится, увидеть все своими глазами» — пишет Толик.

Толя Неудачин - "Швейк"

Об авторе

Анатолий Неудачин, художник-керамист. Любит творчество Ярослава Гашека, а именно: «Похождения бравого солдата Швейка». Вместе с Гашеком любит: Чехию, книги, фильмы, спектакли, иллюстрации — разные, а не только Лады — все, что связано со Швейком. Коллекционирует карикатуру, знает много о художниках-графиках, в коллекции — журнал «Крокодил» с 1972 по 1993 год. Любимые художники: Дюрер, Савва Бродский, Константин Ротов — много, всех не перечесть. И, конечно, любит лепить из глины, в основном, персонажей любимых произведений . Работает преподавателем керамики в детской школе искусств г. Кемерово. Характер славянский, веселый. Но по лицу не скажешь.

ВДВОЕМ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ ХОРОШО,

А ВТРОЕМ – ПЛОХО

Книга вторая

ПРЕДИСЛОВИЕ

21. 07. 07. 12.32. (кемеровское время), в поезде.

Название своим книгам о наших с Игорем приключениях я не сам придумал. Так назвал свои книги Зденек Матей Кудей, ближайший друг Ярослава Гашека. В молодые годы они часто путешествовали по близлежащим странам, в последствие Кудей написал две книги об этих странствиях: «Вдвоем путешествовать хорошо» и «Вдвоем путешествовать хорошо, а втроем плохо». Отсюда и мои названия. Если уж идти в сравнениях дальше, то мы с Игорем даже внешне несколько похожи на Гашека и Кудея.

Игорь Попов - "Кудей"

Гашек был полноватым, как я, а Кудей худенький, как Игорь. Именно здесь, во второй книге я даю эти пояснения, ибо, читатель, не обратив внимания на название первой книги, может задать вопросы по поводу второй: «Кто такой «третий», почему с ним плохо путешествовать?» В нашем случае никакого третьего нет, кроме тех несерьезных случаев, когда кое-кто из моих друзей и племянников мечтал к нам присоединиться. Но когда человеку все равно, куда и когда ехать, и ехать ли вообще, раскачивается такой человек слишком медленно.

В случае же Гашека и Кудея третий был, – некто Пелант (по рассказу Гашека), – настоящая его фамилия, кажется, Маген. Так вот этот Пелант очень мешал нашим друзьям в путешествии, и постоянно хотел убежать домой, но друзья привязали его веревкой, и всюду таскали его за собой, – прививали любовь к родному краю.

Но довольно о названии.

В этом году мы с Игорем вновь решились на путешествие в Прагу. За два года меры к путешественникам несколько ужесточились: от нас требовали справку с места работы, выписку о зарплате, и, действительно ли мы едем в Прагу во время отпуска. А с моей фотографией на визу вообще детективная история. Ну, да ладно. Главное, мы уже в пути.

Остановились в Новосибирске. Монументальный город. Все-таки впечатления детства бывают иногда верны. Огромные серые, мрачные здания, – особенно хорошо это видно в дождь.

В Барабинске шел дождь, а в Тюмени – холод и ветер.

Следующий большой город – Екатеринбург, или как написано в расписании – Свердловск. Посмотрим на вокзал родины Вячеслава Бутусова.

22. 07. 07. 00.30. (по Кемерову).

В Свердловске сначала было сухо, а потом пошел сильный дождь. В Перми – холодновато. Следующую запись сделаю, видимо, уже в Москве.

23. 07. 07. 01.05. (по Москве).

В 16.10. были уже в Москве. Первым делом взяли билеты в Питер. Либо мы что-то делаем не правильно, либо, действительно, билеты в Питер трудно достать. Вроде бы нам кто-то говорил, что из Москвы туда ходят электрички каждый час, какая-то там «Стрела», или что, я уж не знаю. Купили мы билеты на половину четвертого утра. Сидим сейчас на Курском вокзале, с которого должны ехать в Санкт-Петербург, и ждем поезда.

Надо сразу пояснить, что перед Прагой мы решили съездить в Питер на пять дней. Игорь последний раз был там еще при советской власти – двадцать лет назад, а я там совсем не был. Стоит проведать город на Неве.

А теперь вернемся в Москву. За прошедшие два года я от Москвы немного отвык. А, в общем-то, по большому счету, ничего в ней не изменилось, и ничего в ней особенного нет, – одно название – столица родины. Клоака, одним словом.

В самые первые минуты мы пошли на Баррикадную улицу, – кто помнит первую часть, – на ней находится ресторан «У Швейка». Ресторан оказался на месте.

Потом, вторым и третьим номером нашей программы были Красная площадь и книжные магазины.

На Красной площади все по старому, а в книжном магазине на Тверской (тот, что работает до часу ночи), мы нашли две аудиокниги с рассказами Гашека, аудиокнигу Войновича о Чонкине, и увидели режиссера Юлия Гусмана. Лицом к лицу. Я искал на полке новую книгу Войновича, Игорь подошел ко мне и сказал шепотом: «Пойдем, кого покажу». Я не понял, но пошел. «Смотри, возле прилавка», – сказал мне Игорь. Но я никого, сколько-нибудь достойного внимания, не увидел. Облокотившись на прилавок, чуть ли не лежа на нем, стоял какой-то грузный мужчина и доверительно разговаривал с продавщицей. Лишь после того, как Игорь шепнул: «Гусман!», я его узнал. Ну, что вам сказать, может кто-то и счастлив от подобных встреч, я лишь пожал плечами и вернулся к оставленной полке с книгами. Возможно, я бы обрадовался, если бы встретился, допустим, с тем же Войновичем (хотя я и его видел очень близко на концерте, и даже получил автограф). Он, кстати, пишет в одной из своих книг, что часто ездит в московском метро, – значит, его встретить очень реально.

ПРАЖСКИЙ ДНЕВНИК

29. 07. 07. 21.00. примерно.

Лежу на третьей полке пражского купе и еду по Польше. В полночь будет Чешская граница. А пока…расскажу все по порядку. Поезд из Питера нам попался аховый. Советских времен еще. Титан с горячей водой не работает, а чем занимаются проводницы вообще не понятно. На входе билеты проверяют, и все, пожалуй. Ну да ладно. Приехали мы в Москву на Ленинградский вокзал. Вот еще, кстати, путаница чудная. Город называется Санкт-Петербург, область Ленинградская, зоопарк тоже Ленинградский, на вокзале вас приветствует транспарант: «Добро пожаловать в город-герой Ленинград», и вокзал в Москве тоже Ленинградский. Но сам город хороший, что уж говорить, намного лучше Москвы.

Москва – это натуральная помойка – никто меня в этом не переубедит, а Питер – город интересный, есть на что приятно посмотреть. И народ на порядок выше московского. Москвичи, погруженные в свои заботы, в лучшем случае буркнут что-то в ответ, а то и вовсе не ответят. В Питере такого нет. Петербуржец остановится и будет тебе обстоятельно объяснять. Ты три раза можешь сказать ему «спасибо» и пять раз «До свидания», он знай себе, рассказывает, во всех подробностях, куда тебе надо пройти, где завернуть, и сколько раз. Вот только погода там, действительно, несносная. То жара, то откуда ни возьмись – ветер, а то и дождь. Жить там, в смысле климата, совершенно не возможно. А посмотреть очень даже много чего есть.

Итак, мы вернулись в грязную Москву. Ни урн, ничего другого. На Красной площади повсюду мусор, бычки сигарет и прочее. На вокзале полно чудаков разных. Ну, да хватит о ней. Надоела.

В 23.44. от Белорусского вокзала отошел поезд, и мы с Игорем в нем ехали в Прагу. Вот что главное.

Расселись по купе, причем опять в разных, и на пресловутых третьих полках. Ну, мне, положим, перепадало поспать на нижней полке, а вот Игорь на верхней полке словно прописался. То, что купе состоит из трех полок, мы уже знали по прежнему путешествию, а пассажиры, что ехали впервые, опешили: «Как же так? – недоумевали они. – И как залазить на эту высоту? И почему так тесно?» Никто из нас им не мог ответить, почему так, – просто это так и все!

Все же не зря мы с Игорем накануне в зоопарке долго стояли возле клеток с обезьянами. Нам их умение прыгать с ветки на ветку очень даже пригодилось в тот момент, когда мы залазили под самый потолок.

Ночью я спал неважно. Вагон болтало, словно это был корабль, попавший в шторм. Я то проваливался в сон, то просыпался. Часов в десять утра по местному времени решил слезть со своего яруса. Игорь к тому времени уже проснулся. По его словам, в Минске, который мы проехали рано утром, опять, как и в 2005 году шел проливной дождь. Можно только надеяться, что столицу Белоруссии не постигнет участь села Гадюкина из юмористического рассказа.

В Бресте нам меняли колеса. И сделали это намного быстрее, чем в прошлый раз. Такое впечатление, словно и совсем не меняли. Я так и не понял, в Европе ли уже колея, или у нас. Меня это не очень интересовало.

Потом была таможня и пограничники. Затем мы переехали в Польшу. Здесь тоже были таможенники и пограничники, но проверяли они формально, полагая, что свою работу белорусы сделали исправно. Теперь едем по Польше.

Красивые, справные домики, дети машут поезду руками. Игорь увидел на полях аиста и серого журавля. То-то было радости!

А я в тамбуре, куда выходил периодически покурить, разговорился с одним пареньком – ему лет тридцать – не больше. И внешностью похож на Вовку Земскова (это для тех, кто знает Вовку ориентир). Мы с этим пареньком о многом поговорили. Он, оказывается, где только не побывал – и в Венгрии, и в Австрии, и еще во многих странах. Мы с ним часто встречались в тамбуре, и долго обсуждали разные проблемы. Разговаривали и про Швейка. И даже о теориях Фоменко.

Завтра рано утром будем уже в Праге.

Продолжение следует.

30. 07. 07. (записи нет)

31. 07. 07. 7.50.

Вчера вечером у меня хватило сил только написать дату. Столько впечатлений. Сегодня утром постараюсь описать события вчерашнего дня. Во-первых, рано утром мы прибыли в Прагу. Нынешний гид – Наташа Алиева – в отличие от прошлого, все нам рассказала: как куда пройти, как себя вести, где что покупать и вообще разные тонкости нашего пребывания в городе. Плохо только то, что в прошлый раз мы ничего не знали, и нам ничего не рассказывали. Сейчас мы были более подготовлены, знали почти все, и ничего нового эта гид нам не сообщила. Однако сам факт полного рассказа о тонкостях проживания в Праге радует. Всех туристов, и нас в том числе, развезли по отелям. Наш отель назывался «Прага Аппартаментс» и находился он ближе, чем «Франта». Гид только в одном нас обманула, но может она действительно так считала: она сказала, что в этом отеле нам понравится больше, чем во «Франте». Ничего подобного. Во «Франте», комната скромнее, но зато ванная просторней. И находится «Франта» почти за городом, – дальше лишь красивые поля и леса. А вокруг маленькие аккуратные домики с садиками, полными цветов, открытые кафе и пивнушки. Здесь же дом, в ряду подобных домов посреди улицы, – район Либень, что-то вроде американского Гарлема, – во всяком случае, мне так показалось. По ночам какие-то люди что-то орут, но по интонации ясно, что они не спокойной ночи друг другу желают.

Еще гид сказала, что персонал гостиницы знает русский язык, и, самое главное, с удовольствием на нем разговаривает. Первое весьма сомнительно, – как я не понимал разговаривающих на чешском языке, так я не понимал и этих. А второе – я взрослый человек, и знаю, как выражают люди удовольствие, – у персонала отеля этого выражения я не увидел. Лишь беспомощная гримаса что-то нам объяснить.

Единственное, что нам безоговорочно понравилось, – это второй ярус в номере. Было бы место, – я бы у себя дома такой же сделал.

Во-вторых: мы разместились в своем номере, помылись и переоделись, и собрались погулять по городу. Первым делом поехали в центр города и поменяли доллары. Вторым делом купили себе проездные на неделю. Это оказалось очень выгодно как по деньгам, так и в бытовом смысле. Можно ездить на любом транспорте, целыми днями не выходить из трамвая, автобуса и метро. В прошлое свое посещение Праги мы замучились покупать эти «ездинки». Мало этого, надо было все время смотреть, не просрочил ли ты время, означенное на твоем проездном билете. Такая опасность постоянно висит над пассажиром: просрочил отпущенное время, и ты – «заяц», и любой проверяющий может содрать с тебя штраф.

С проездными билетами на неделю мы пошли и поехали осматривать Прагу. Долго ходили по Старому городу, бродили по узким улочкам и широким проспектам. В книжном магазине приглядели себе по толстой книге. Моя книга называлась «Хроника моей жизни» художника Йозефа Лады. Игорь впоследствии купил свою книгу – что-то про футбол, а я не стал. Моя книга была толстая и хорошая, но я не терял надежду найти что-нибудь лучше. Забегая вперед, могу сказать, что нашел в последний день, и от Лады пришлось отказаться.

На Карловом мосту в два часа дня яблоку некуда было упасть. Казалось весь город здесь, или хотя бы большая его часть. Полюбовались с моста на Чертову речку, пошли на остров Кампа.

С барменом Михалом. Бар "У Швейка". Ул. На Боиште

В «Швейка» – наш ресторан — мы пришли в четыре часа. И шли мы с замиранием сердца, – на месте ли Михал. Он был на месте. Мы сели за свой столик у входа. Какое-то узнавание в глазах Михала промелькнуло, но не больше. Мы сделали заказ. Блюдо Бретшнейдера. По прошлому разу мы знали, что оно очень вкусное. Михал поднес нам две бутылки и спросил: «Сливовица, Бехеровка – Швейк-медицина?» Мы отказались. Взяли по пиву.

Пока мы ели, Михал развлекал парочку на галерке. Громко говорил, шутил.

Мы пили пиво. Минут через десять Михал принес наш заказ. И хоть раньше мы с Игорем договорились сидеть подольше, Игорь съел свою порцию очень быстро, а я как-то быстро насытился, и ел уже медленно. Порции все-таки большие.

Пришел мужчина, он оказался писателем, его книгу про пражские пивные мы видели в магазине в Кемерово. Звали его Игорь Корчагин. И хоть в жизни он был намного выше меня, но в книге на фотографии я в первую секунду решил, что это я изображен, и даже опешил, откуда в его книге наше фото. В швейковской фуражке и в очках он очень похож на меня, сидел на моем же месте и в той же позе. Единственное различие: на нашем фото справа от меня сидит Игорь, а на фото Корчагина он там один.

Нам, когда мы в Кемерово просматривали эту книгу, не понравилось одно: на фото Корчагин сидит в трактире «У Чаши», то есть, в баре «У Швейка», а в книге упоминаний об этом трактире нет. Как это понимать?

Корчагин долго разговаривал с парочкой на галерке, а поскольку был слишком уж громоздким, то перегородил собой весь, и без того небольшой зал.

Стены трактира по-прежнему были исписаны посетителями. Была даже такая: «Ося и Киса здесь были» и дата: 1995 год. Какие-то почитатели Ильфа и Петрова. Появился портрет Франца-Иосифа. А так же портреты немецкого артиста Хайнца Эггерта, долгие годы игравшего у себя в Германии роль Швейка и потомка того человека, у которого Гашек, якобы, позаимствовал фамилию Швейк, ну, и сам, наверно, тоже Швейк.

Когда мы поели и попили, Михал принес нам счет. Мы расплатились. Игорь остановил, собравшегося уходить Михала, и вытащил фото, на котором изображен сам Михал за стойкой, с подаренной мною керамической фигуркой Швейка в руке «Это мы были у вас два года назад» – пояснили мы. Михал очень растрогался: «А я смотрю, знакомые лица!» – воскликнул он. Я спросил, как поживает Швейк. Михал ответил, что Швейк жив-здоров, стоит у него дома, поскольку в трактире он его боится оставить – своруют. Фотографией он остался очень доволен. Долго не мог вспомнить, откуда мы. Мы ему помогли: «Из Сибири. Из Кемерова» «Точно, точно, – обрадовался он. – Из Кемерова!»

Сегодня он встретил нас как лучших друзей. У него даже промелькнуло в разговоре с другими посетителями: «Я тороплюсь к своим друзьям!»

Мы заказали «Печеное колено» и сели на галерку. И долго обсуждали с Михалом, какой гарнир к этому колену подать. Я вспомнил, как в прошлый свой приезд мы ели кнедлики с «прожилками», что-то похожее на рулет. Михал сказал, что для нас он сделает все что угодно. Игорь попросил у него меню на память. Он обычно не дарит таких вещей, но для нас сделал исключение.

Пока мы пили по первой кружке «Плзень Уркел», Михал принес нам «Печеное колено». Я таких размеров никогда не видел. Михал сказал, что специально для нас выбрал кусок получше. Мы были ему признательны. На тарелке лежала огромная гора мяса на кости. Мы с Игорем стали срезать с кости ломти размером в две ладони. Это действительно было огромное колено. Мы уже наелись, а на тарелке оставалось еще очень и очень много. А еще ведь кнедлики, капуста и картофель. И еще целая корзинка туковых рогаликов. Все это дело мы запивали пивом. Михал между делом подходил к нам, интересовался нашим впечатлением от еды. И все-таки мы одолели эту штуку. Сейчас лежим в гостинице, отдуваемся. Как в «Швейке»: одному объевшемуся солдату положили поперек живота доску и прыгали на ней, до тех пор, пока солдату не полегчало. Так и нам надо, наверное.

Михал, когда посетителей не было, подходил к нам перекинуться словом-другим. Подивился пачке сигарет «Прима», которую я выложил на стол. В Питере пачка «Примы» стоила пять рублей пятьдесят копеек, «за такие деньги в Праге только рогалик туковый купить можно», как выразился Михал. Известно, что сигареты в Праге очень дорогие. Хорошие сигареты в переводе на наши деньги стоят сто рублей. Курить не захочешь.

А до того, как мы пришли к «Чаше», мы гуляли по городу. От своей гостиницы мы доехали на трамвае до подножия Пражского града. А еще раньше мы все-таки нашли дом, где родился Ярослав Гашек на Школьной улице. Дом № 16. Большие ворота с барельефом наверху. В прошлый свой приезд мы прошли эту улицу вдоль и поперек, но ничего не нашли. Может, нам помешало еще и то, что на этой улице пришли строительные работы. И потом в разных книгах написано по-разному: в одной я читал – дом № 10, а Игорь утверждал, что дом № 30. Позднее я увидел эту книгу, Игорь по моей просьбе принес ее мне. Написала ее некая Анна Рапопорт. Книга называется «Чешская республика», и назначение ее – путеводитель. Ох уж эти мне путеводители! (прим. автора 27. 09. 07.)

На Школьной же улице была библиотека, которую мы сначала приняли за книжный магазин. Вход был свободный, никто не спросил нас, кто мы такие, зачем пришли. Мы как зашли беспрепятственно, так и ушли никем не остановленные. А поняли мы, что это библиотека по книжным корешкам. На них внизу были наклеены бумажки с буквами и цифрами. В этой библиотеке я нашел «Энциклопедию Швейка». Там были цитаты персонажей романа и еще какие-то данные, связанные с романом. Составил ее какой-то Юрий, а вот фамилию я не запомнил. Этой книге, на мой счет, не хватает иллюстративного материала, она была бы намного интереснее. А так, конечно, том довольно пухлый, роману не уступает.

1. 08. 07. 22.30.

Вчера мы гуляли на Градчанах. Купили единый билет сразу в три места: в Старый королевский дворец, храм св. Иржи и Золотую улочку. При входе билет компостируется, и ты проходишь внутрь. По старому королевскому дворцу мы ходили довольно долго, по крутой лестнице забирались на самую верхотуру. С обзорной площадки фотографировали панораму старой Праги. В храме св. Иржи тоже было много интересного. Золотую улочку прошли быстро. Чуть ли не наступая друг другу на руки, поднялись в галерею со средневековой музыкой. Под стеклом были выставлены доспехи рыцарей и оружие. Смотрели комнату пыток и дом Франца Кафки. Остальные домики с сувенирами мы прошли уже совсем быстро. Смотреть почти нечего. Сувениры дороже на порядок, чем в городе. Потом мы спустились по крутой лестнице к подножию Градчан. В маленьком скверике немного отдохнули, раздражали только два пацана, которые пинали пластиковую бутылку.

После отдыха гуляли еще вокруг Градчан, потом уже поехали На Боиште – к «Швейку».

А, сегодня проснувшись, мы впервые по-человечески позавтракали. Мне, еще, когда нас развозили по отелям на автобусе, не понравилась улыбка нашего гида, когда она говорила, что здесь нам будет лучше, чем во «Франте». Странная была улыбка. Словно гид хотела нам сказать: «Что же сделаешь, вы сами выбрали этот отель».

Итак, отель «Прага Аппартаментс» нам однозначно не понравился: в номере не убирают, завтраком не кормят, персонал гостиницы не найдешь. Как я уже сказал, сегодня (только сегодня!) нас накормили более-менее хорошим завтраком.

Мы пришли в восемь часов утра, и с удивлением обнаружили, что в столовой из постояльцев никого нет. Вчера, например, в это же время яблоку некуда было упасть, – и никакой еды на общем столе уже, естественно, не было. Шведский стол, но не такой, как был в отеле в Петербурге, а совсем по-другому: если еда заканчивалась, здесь ее не добавляли. А я-то, еще при вселении в отель, наивный, не мог понять, зачем за десять минут до открытия, возле столовой скопилось столько народу. Ведь отпущенных полтора часа на завтрак, думал я, вполне хватит, чтобы поесть. Выходит, не хватает, поскольку еда кончается. После того, как два дня мы практически пили кофе с кусочком хлеба, я представил себе такую картину: лишь только дверь столовой открылась, толпа, расталкивая друг друга, врываются в помещение, и сметают со стола все, что подвернется под руки. Как в фильме «Не может быть», на свадьбе персонажа артиста Куравлева.

Сегодня в восемь часов, когда мы пришли в столовую, она была пуста. Все, чем хозяева хотели нас накормить, лежало на столе. Мало того, вчерашний мальчишка поинтересовался у нас, хотим ли мы, чтобы он сварил нам сосиски. Мы были не против. После того, как мы сели завтракать, пришли две женщины и мужчина. И все! Куда девались все эти обжоры, сметавшие еду на ходу, не известно.

Панорама на Чешский Крумлов

После завтрака мы поспешили на Вацлавскую площадь, поскольку хотели попасть на экскурсию в Глубокую над Влтавой и Чешский Крумлов. Там было что посмотреть. И едва успели. Вместе со всеми пошли на Главный вокзал. Наша гид Оля так «вчистила» по Вашингтоновой улице, что мы едва за ней успевали. Возле вокзала нас ждал автобус. Мы поехали. По дороге в Глубокую над Влтавой, гид Оля нас запугивала разными историческими фактами: рассказывала про кельтов, населявших в стародавние времена территорию современной Чехии, про каннибалов, про род Рожемберков, про воров и убийц, основавших Чешский Крумлов, и как потом один из рода Рожемберков огнем и мечом очистил город от бандитов. В роде Рожемберков, по рассказу Оли, все женились сначала по любви, но жили счастливо в браке всего два года, а потом обычно жены умирали, – кто от тяжелых родов, кто от страшных болезней. Если же это был неравный брак, по расчету, то обычно длился он долго. О том, как постепенно вырождался род, поскольку в роду принято было жениться на родственниках. О головах казненных повстанцев, вывешенных на долгие годы на всех домах города. О принцессе Паулине, (счастливо прожившей в браке два года, естественно перед этим), сгоревшей в доме, когда кинулась туда спасать своего ребенка. О мятежнике Яне Жижке, который был очень храбрым в боях, и завещал, чтобы после его смерти с его трупа содрали кожу и натянули ее на барабан, чтобы и после смерти быть в походе впереди всех. И о многом другом.

Приехали в Глубокую над Влтавой и стали подниматься в гор к замку рода Рожемберков. И что же я встретил на пути в гору. Вывеску о том, что ресторан «Швейк» находится совсем неподалеку. Однако сам ресторан я не нашел. Если бы было много времени, то, наверно, у меня получилось это сделать…

Мы залезли на самый верх и долго ходили вокруг замка. Потом пошли вовнутрь, но фотографировать там не разрешалось. Гид Оля опять завела свою песню: этого отравили, эта сгорела, этот сошел с ума, разрубив свою жену на кусочки, и разбросав эти кусочки по всем комнатам замка. И так далее. Потом все стали спускаться с горы назад к автобусу. Я пошел очень быстро, обогнав всех. Дело в том, что по пути к замку я увидел букинистический магазин, и надеялся, пока гид и все остальные туристы медленно спускаются с горы, забежать в магазин и посмотреть, есть ли там что-нибудь интересное для меня. Я еще не оставлял надежду найти оригинальные книги Гашека, или о Гашеке, или что-то, что бы было связано с Гашеком. Но ничего не нашел. Спросил у продавщицы, чтобы уже знать наверняка. Она сначала пометалась по залу, подскакивая то к одной полке, то к другой, а потом сказала, что, к сожалению, ничего нет.

Когда я подошел к автобусу, все уже сидели на местах. И Игорь тоже. Я сел рядом, и объявил, что ничего хорошего в магазине нет. Мы поехали в Чешский Крумлов.

Надо вам сказать, что в свою поездку в Чехию, я взял сотовый телефон. Звонил по нему только в Питере, а потом у меня кончились деньги, и в Праге я уже по нему не звонил. Но уже в первый день, в гостинице оператор «Би лайн» прислал мне СМС: «Желаем хорошо провести время в Чехии», и переключил меня на местного оператора. И, вот, когда мы сегодня ехали на юг Чехии, мой сотовый телефон отмечал все города и поселки, по которым мы проезжали. Почти весь анабазис Швейка, если кто помнит и знает эту историю. Вот эти города: Противин, Водняны, Писек, Глубокая над Влтавой (Чешские Будейовицы он не отметил, но лишь потому, я думаю, что мы проезжали не по городу, а лишь по его окрестностям). Нечего было и думать, фотографировать эти населенные пункты на ходу. Лишь город Писек удалось сфотографировать, и только потому, что автобус остановился на заправочной станции. Город остался в стороне, но мы очень хорошо получились на его фоне.

На фоне ресторана "Швейк". Крумлов

Наконец мы приехали в Чешский Крумлов, где я почти сразу натолкнулся на ресторан «У Швейка». Не помню уже, где-то я читал, но, кажется, именно Чешский Крумлов считается тем самым городом, где очень любят Швейка и все, что с ним связано, в отличие от Праги. Но в столицах люди обычно более чопорны и спесивы. По Москве хотя бы посудить.

Вид с замка. Крумлов

О том, что было в Чешском Крумлове, я расскажу завтра. Спать после такого насыщенного дня очень хочется.

2. 08. 07. 8.00. утра.

Мы спускались по ступеням тесной улочки, гляжу – голова улыбающегося Швейка. Прямо на крутой тесной лестнице вход в ресторан. Хочешь, – проходи мимо, хочешь, – заходи в ресторан, потому что народ идет сплошным потоком, и трудно остановиться. Но мы все же остановились, и смогли все сфотографировать. И снаружи, и внутри. В помещение находился витраж с иллюстрации Лады. Те, кто внимательно читали роман Гашека, знают, что солдат Тоноуш Балоун, – мельник из-под Чешского Крумлова. На витраже был изображен именно он, вместе со Швейком и поваром Юрайдой.

В связи с этим вспомнил, что позавчера, перед тем, как зайти к Михалу, мы зашли в ресторан «У Чаши», – официальное, так скажем, заведение Топфера и его брата. Пока я выбирал из выставленных в витрине сувениров, а там были фигурки Швейка, посуда с эмблемой ресторана, – тот же Швейк, только идущий, майки с той же эмблемой и прочее, Игорь успел сфотографировать интерьер ресторана. Потом мы с ним купили по майки со Швейком, а я еще и маленькую тарелочку и спички. Но вернемся в Чешский Крумлов.

Пока не будем возвращаться в Чешский Крумлов. Опишу, что было сегодня с утра. Ни в какую Липницу мы не попали. И хоть в компьютере расписание показывало в Липницу автобусы и на 10 часов, и на 11, в окошке недовольный дядька давал информацию, что билеты на Липницу имеются только на 14.25, как и два года назад. Не знаю, когда теперь, и вообще сможем ли мы когда-нибудь туда попасть. Туристов туда не возят, хотя там есть свой замок, наверно не хуже других. Я естественно расстроился.

На автобусной станции Флоренс я встретил парня, с которым я курил в тамбуре поезда «Москва-Прага». Он сегодня с женой собрался в Чешский Крумлов, но туда, не в пример Липницы, едут все, и проблем с билетами нет никаких. Им поездка обошлась дешевле, поскольку мы ездили с гидом – экскурсия называется.

Парня звали Сергеем. Так, во всяком случае, называла его жена. Как и тогда, в тамбуре, разговора нашлось очень много. Мы обсудили разные вопросы, и, кроме всего прочего, Сергей рассказал, что вчера на Прокоповой улице в районе Жижков, он с женой видел интересный памятник Гашеку. Подошел Игорь и сказал, что с Липницей ничего не получается. Сергей с женой спешили на автобус, и мы с ними попрощались. А к памятнику решили обязательно сходить, но после. А пока поехали на Вышеград. Выйдя из метро, я увидел указатель: «Панкрац», и пропел: «На Панкраце, на стране, есть веселая аллея». А с Липницей получилось так, что если бы мы поехали в 14.25, то попали бы туда часов в пять вечера, когда все музеи уже закрыты. А обратный автобус в тот же день уезжает в Прагу в шестом часу. Чтобы все посмотреть, нам надо было бы оставаться там на ночь. Эх, надо было рискнуть…

Однако вернемся во вчерашний день, в Чешский Крумлов.

В Крумлове ходить особенно не куда. Весь городок, который, кстати, охраняется ЮНЕСКО, небольшой. За два часа, что нам дали свободного времени, мы обошли его весь, а некоторые места еще на два раза. Огромный замок на горе и маленький городок у его подножия, напичканный ресторанами и лавочками с сувенирами. Разросшаяся в несколько раз золотая улочка в Праге, вот что есть Чешский Крумлов. Вот и все. Конечно архитектура в Чехии очень красивая. Мне и сейчас, стоит только закрыть глаза, видятся города под красными черепичными крышами. А какие интерьеры замков – замка Глубокая над Влтавой, например.

В Прагу мы вернулись в 21.00. Было уже темно. Мы купили в «Делвите» – супермаркете, еды, и поехали в гостиницу. В первой книге о нашем путешествии в Прагу, поездку во «Франту» я называл поездкой домой. Видимо, «Франта» действительно ощущалась как дом. С «Прага Аппартаментс» такое сказать, язык не поворачивается. Здесь это – «гостиница» – холодное, казенное слово.

Сегодня, после встречи с Сергеем и его женой, мы поехали на Вышеград. Липницу заменить Вышеградом, не очень-то равноценная замена, но у нас получился как бы провал, пустой день, а, если учесть, что дней в Праге у нас не так уж много, надо использовать каждую минуту по максимуму.

Зашли на кладбище, где лежат знаменитости. Фотографировали могилы писателей Карела Чапека, Святоплука Чеха, композитора Антонина Дворжака. Я еще нашел могилу Власты Буриана, режиссера и актера, игравшего в свое время в «Похождениях Швейка» роль трактирщика Паливца и, еще, кажется, доктора Грюнштейна.

Но самое главное, это, как вы помните, в районе Жижков (Прага-3), мы нашли на Прокоповой площади памятник Ярославу Гашеку. И действительно, как сказал нам Сергей, Гашек был на коне. Мы когда на вокзале услышали про коня, подумали, может, Сергей перепутал, и памятник не Гашеку, потому что конь-то уж совсем не к месту, но Сергей не производил впечатления слабоумного, и уж памятник Гашеку не мог спутать ни с каким другим. Мы терялись в догадках. А когда подошли, увидели – действительно, на коне. И еще Сергей сказал, что памятник выглядит несколько издевательским, поскольку, как мы знаем, Гашека в Праге не очень любят. Нам не показалось, что памятник издевательский. Объясню, почему: дело в том, что высоко на горе находился еще один памятник, на этот раз Яну Жижке, одному из предводителей освободительного движения (район, кстати, поэтому называется – Жижков). Он изображен на коне. Если брать эти два памятника вместе, то памятник Гашеку юмористически принижает помпезность первого. Так и стоит, видимо, понимать задумку автора памятника писателю. А то, что поставлен он в Жижкове, тоже есть свое объяснение: в декабре двадцатого года прошлого столетия Гашек вернулся в Чехословакию. Большевики послали его на партийную работу в рабочий город Кладно. Послали, а, скорее всего, хотели просто избавиться от него, – гражданская война была к тому времени закончена, и зачем он был теперь нужен. К тому времени, когда Гашек прибыл на партийную работу в Кладно, там всех коммунистов – кого посадили, кого разогнали, и Гашеку делать стало нечего. Он вернулся домой, и правильно сделал, иначе роман о Швейке мог быть никогда не написан. Друзья нашли ему и его жене Александре Львовой жилье в Жижкове, возле Прокоповой площади, в доме 33 по Ригеровой улице (ныне Борживойова). Там они прожили около года, и именно там Гашеком написана первая часть «Похождений».

Мы сфотографировали памятник со всех сторон и почти счастливые пошли дальше гулять.

К этому же дню относится и наше небольшое путешествие на станцию метро Лужины, не описанное в моем дневнике. Пишу сейчас, в примечаниях. Просто удивительно, что я не отметил этого события сразу. Итак, мы поехали по местам «боевой славы». В отель «Франта». Еще в Кемерово, когда в турагентстве мы заказывали этот отель, нам сказали, что сделают запрос. Сделали запрос, и оказалось, что отель с первого июля закрывается на реконструкцию. Мы удивились: в самый разгар сезона и вдруг – реконструкция, это же сколько хозяева теряют по деньгам! А может, у них что-нибудь там рухнуло, и ремонт просто оказался срочно необходим. Мы вышли на «родной» станции метро, прошли мимо супермаркета «Делвита», мимо школы детского творчества «Дуга», с выставленными в витрине керамическими поделками детей, через мост. К отелю «Франта». Все-таки, кто бы что не говорил, а здесь почему-то мне очень нравится, – место замечательное. Так тихо, спокойно. Если еще когда-нибудь доведется побывать в Праге, а это, по-видимому, пока мы не съездим в Липницу, – обязательно произойдет, я бы хотел останавливаться только во «Франте». Теперь-то уж долго у них ремонта не будет. «Франта» была на месте, но, действительно, на ремонте. Сняли навес во дворе, вывеску на входе, – в общем, как и говорилось, – ремонт или реконструкция, или и то и другое.

На обратном пути мы зашли в «Делвиту». И хоть по Праге супермаркетов с этим названием, по-видимому, очень много, примерно так же, как супермаркетов «Чибис» в Кемерово, наша «Делвита» на станции метро «Лужины» все же лучше всех. 31. 08. 07.

Сегодня, второго августа день рождения Игоря – 44 года, это дата. Сам Игорь говорит, что день рождения у него приходится на такой месяц, что он практически никогда не празднует его дома, – всегда в поездке. Что ж, от всей души поздравляем Игоря с днем рождения в славном городе Прага.

3. 08. 07. 23.50.

До последнего дня нашего пребывания в Праге осталось десять минут, и я записываю о том, что случилось с нами сегодня. Как-то на днях, в два часа по полудню проходя по Карлову мосту, тщетно пробуя сфотографировать Игоря возле памятников, изобилующих на мосту, без народа, я понял, что хорошо бы это сделать как можно раньше утром, когда народу на этом, поистине месте паломничества, будет мало.

Мы подъехали сегодня утром в девять часов. Народ был, но в таком малом количестве, что нам без труда удалось сфотографировать все статуи на мосту так, как нам хотелось.

Потом мы пошли на старое место. По дороге мы фотографировали все, что нам попадалось стоящего. Особенно хорош был храм св. Якоба, – и снаружи, и внутри. По роскоши он не уступал никакому другому храму, но здесь никто не требовал покупать входные билеты, и фотографировать можно без ограничений.

На Староместской площади долго ждали, когда часы пробьют десять, и в окошках появятся фигурки двенадцати апостолов. Кое-каких апостолов Игорю даже удалось сфотографировать.

Зашли еще в храм св. Микулаша на той же площади. В храме все перегорожено.

Затем поехали в зоопарк. Как говорили братья Колобки из знаменитого мультфильма: «В парк! В парк! В зоопарк!» Мы проехали на метро до станции «Надражи Голешовице», а потом на автобусе № 112 до остановки «Замок Троя» или «Зоопарк», там они рядом, через дорогу. Часов в двенадцать дня мы зашли в зоопарк, в 17.30. вышли отсюда. Зоопарк огромный, ходить его, не переходить. Игорь взял бразды правления в свои руки, и только и бегал от вольера к вольеру – фотографировал. Наконец, мы дошли до моих любимых бегемотов. Два года назад бегемотов было двое, а теперь их уже трое. Маленький бегемотик лежал вместе с двумя другими, и все вместе они были похожи на одну большую кучу. Мы походили к бегемотам три раза. В первый раз они лежали все вместе, и трудно было увидеть – кто где, во второй раз они были в бассейне, и их почти не было видно, в третий раз их кормили. Подходя к бегемотам третий раз, мы поняли по огромной возбужденной толпе у вольера, что происходит аттракцион. Служительница зоопарка кормила бегемотов, бросала им яблоки прямо в открытые пасти, и что-то без умолку лопотала на своем языке.

Это отвлеченное примечание. Всем известно, что в Чехии многие слова пишутся как русские, но имеют противоположное значение: «урода» значит «красота», «воня» – хороший запах, а слово «запах», наоборот – плохой. А вот еще одно слово в нашу коллекцию – продуктовые магазины называются «потравины». Мы с Игорем все шутили по этому поводу: «Потравят нас здесь!» Но, конечно, это была шутка, поскольку в Чехии нет традиции травить людей едой, как у нас в России. 2. 09. 07.

В зоопарке мы ходили долго, а затем поехали к «Калику», – к Михалу.

4. 08. 07. 22.30.

Вчера мы пришли к Михалу в седьмом часу вечера. Заказали по кружке пива. В меню нашли «Чешское блюдо» в рубрике «Рекомендуем». Это половинка гуся, большой кусок мяса, белая и красная капуста, кнедлики. Но еще до этого, как только мы переступили порог «У Швейка», Михал радостно нас приветствовал: «Ребята!» В трактире за неделю мы успели посидеть в разных местах. Пока мы пили пиво, Михал принес наш заказ. Спешить было некуда, и мы, как можно дольше хотели продлить удовольствие.

Я все еще пытался поговорить с Михалом о Швейке, о Гашеке, но Михал как-то не особенно охотно говорил об этом. Всегда одно и тоже: Гашека чехи не любят, потому что он был коммунистом. А на мой вопрос о трактирах под именем Швейка, Михал ответил, что в советское время ресторанов «У Швейка» в Чехословакии было открыто очень много, был даже где-то один «У подпоручика Дуба», что ли. Он знает ресторан «У Швейка» в районе Смихов. Мы решили прекратить все разговоры с Михалом о Гашеке и Швейке. Зато на разговоры о чем-то другом, Михал откликался с большим удовольствием.

Это было вчера, а сегодня, в последний день, после всех прогулок и покупок, мы зашли в «Чашу» пообедать и попрощаться. Михал расплылся в улыбке. Вчера, при расставании, он на наше обещание прийти завтра перед отъездом, сказал: «На всякий случай, если не получится заглянуть, попрощаемся». И пожал нам обоим руки. И вот, в последний день мы зашли, да и не могли не зайти в наш любимый ресторанчик.

Сегодня мы ели говядину с грибным соусом по рецепту пани Мюллеровой. Народу было мало, и Михал подсел к нам, – поболтать. Говорили обо всем – о русской бане, о керамике, о зимах в Чехии и России, о литовцах, что приходят по сорок человек, а заказывают десять кружек пива «У меня такой закон, – сказал Михал, – один посетитель – один дринк. Можно заказать любой напиток – пиво, водку, сок. А эти пришли сорок человек. Во-первых, у меня всего тринадцать мест, сорок человек не поместится. Я им говорю, идите в ресторан рядом, там помещение на 280 посадочных мест. Ну, зашли ко мне десять литовцев, остальные остались на улице, – ждать. А эти заказали две кружки пива, и пьют их вдесятером».

Михал снова подсел к нам, усмехаясь. В последнее время у него были нелады с хозяином заведения. Топфер хочет выжить Михала с работы, а его бар закрыть. Может, он так и сделает, может, к тому времени, когда мы снова соберемся в Прагу, Михал уже не будет работать «У Швейка». Сам Михал со смехом рассказал нам как одни посетители в ресторане «У Чаши» подошли к хозяину и спросили: «Где здесь такой ресторанчик «У Михала». Нам, мол, его все друзья рекомендуют». Хозяин аж задохнулся от ярости: «Нет такого ресторана «У Михала»! Нет!»

Мы сегодня сидели у Михала больше двух часов. Это был поистине замечательный прощальный вечер.

Конечно, жалко, если Михал уйдет с работы, а его бар закроют. Люди, действительно, идут ни к «Калику», ни даже к «Швейку», они идут к Михалу, ведь еду можно заказать и в большом ресторане (меню одно). В официальном «Калике» нет той душевной теплоты, – официант принесет тебе заказ, но не будет с тобой рядом, не подсядет к тебе за столик, и не будет обсуждать с тобой разные проблемы, не будет рассказывать о себе, смеяться, шутить. Михал, – он живой, энергичный, эмоциональный. Даже его сменщик, высокий седой мужчина, к которому в свой прошлый приезд нам даже не захотелось заходить, не имеет, мне кажется, и половины того успеха у посетителей, какой имеет Михал.

Мы фотографировались с Михалом, фотографировали помещение на память, и довольные простились с хозяином этого маленького гостеприимного кабачка.

Сейчас я сижу в поезде. Он что-то запаздывает уже минут на сорок. Видимо, Прага нас не хочет отпускать.

Ну, наконец-то поехали. Прощай, Прага!

И тут нам не повезло, как всегда, когда дело касается поездов из Москвы в Прагу и обратно. Сначала все было замечательно: так получилось (в первый раз!), что мы ехали в одном купе, причем по билетам выходило, что в трехместном купе мы должны были ехать вдвоем. Но вот что значит «не везет», и как с этим бороться? Не успели мы порадоваться этим обстоятельствам, как наша гид Наташа Алиева приводит какую-то пассажирку, которая вообще неизвестно откуда взялась, довольно агрессивную, со своими требованиями и амбициями. И конечно, всю поездку до Москвы нам испортила, дура!

Ну да ладно: сейчас немного о подарках и покупках, и лягу спать. Очень удачно все сложилось, – в Смихове, где мы, кстати, нашли тот трактир «У Швейка», о котором упоминал Михал, я купил две книги: первая – рассказы и повесть о Швейке с иллюстрациями какого-то незнакомого, но интересного художника, а вторая книга – та самая – Зденека Кудея «Вдвоем путешествовать хорошо, а втроем – плохо» Год издания – 1927 – это восемьдесят лет назад, с интересными иллюстрациями. Книга, правда, на чешском языке, но зато будет, чем заняться дома. Куплю подробный чешско-русский словарь, и вперед… Замечательно! Такая удача!

В этот же последний день мы нашли книгу для Славки, заказанную им «Алису в стране чудес», как он и просил, на чешском языке. И тоже с интересными иллюстрациями. А ведь до этого момента, мы в каждом магазине спрашивали, есть ли «Алиса»? И нам отвечали: «Нет» Вот так судьба преподносит милые сюрпризы.

На этом мой дневник о путешествиях двух друзей заканчиваются. Потом дома все на компьютере выправлю, если еще что вспомню, добавлю в комментариях.

Мы едем в Москву, а затем в Кемерово! Все!

Еще немного вашего драгоценного внимания: в Москве мы сфотографировали ресторан «У Швейка» на Баррикадной улице, и даже посидели в нем. Но, конечно, эффект уже не тот, что в Праге.

А еще: по приезде домой я узнал, что у нас в Кемерово скоро тоже откроют ресторан «У Швейка». Не пропустить бы открытие.

Ну, теперь, кажется, и правда – ВСЕ!

Кемерово – Москва – Санкт-Петербург – Москва – Прага – Глубокая-Над-Влтавой – Чешский Крумлов – Прага – Москва – Кемерово.

20. 07. 07. – 10. 08. 07.

Ярослав Гашек

Бравый солдат Швейк в плену

Рисунки Е. Ведерникова

Вон куда ты забрался, мой бравый солдат Швейк! Имя твое упомянуто в «Народной политике» и других официальных органах с присовокуплением нескольких параграфов уголовного кодекса.

Все тебя знавшие неожиданно прочли: «Императорско-королевский уголовный и дисциплинарный суд 4-го участка в Праге вынес постановление об аресте Йозефа Швейка, сапожника, последнее время проживавшего на Кралевских Виноградах, за переход к неприятелю, государственную измену и подрыв военной мощи государства согласно §§ 183 - 194, ст. 1 334, пункт С и § 327 военного дисциплинарного кодекса».

Как же это ты не поладил с этими цифрами, ты, который хотел служить государю императору «до последней капли крови»?

Бравый солдат Швейк страдал ревматизмом, так что эту главу можно было бы назвать «Война и ревматизм». Война застала Швейка с его славным прошлым в постели. В шкафу висели его старые парадные брюки и фуражка с вылинявшим девизом: «Fur Judische Interesse» - «В интересах евреев» , которую сосед всегда брал у него в долг во время маскарадов и других развлечений, связанных с переодеванием.

Итак, бравый солдат Швейк недавно снял военную форму и открыл маленький обувной магазин на Виноградах, где вел благочестивый образ жизни и где у него регулярно раз в год от ревматизма распухали ноги.

Всякому, кто заходил в его лавку, чтобы починить обувь, бросался в глаза лубочный портрет Франца-Иосифа, висевший как раз напротив двери.

Это висел сам верховный главнокомандующий, глуповато улыбаясь всем Швейковым заказчикам. Это висел тот, кому Швейк хотел служить до последней капли крови и благодаря кому он предстал перед высшей призывной комиссией, поскольку военное начальство представить себе не могло, чтобы, находясь в здравом уме, можно было добровольно жертвовать жизнью за государя императора.

В полковой канцелярии хранился документ № 16112 с заключением высшей призывной комиссии о бравом солдате Швейке.

Его преданность государю императору была расценена как тяжелый психический недуг; при этом комиссия опиралась всецело на заявление штабного врача, который, когда речь зашла о Швейке, сказал служителю: «Позовите этого идиота». Напрасно твердил бравый солдат Швейк, что он не уйдет из армии, что хочет служить. У него обнаружили какой-то особенный выступ на нижней кости лобной пазухи. Когда входивший в состав комиссии майор сказал: «Вы исключительный идиот; наверно, рассчитываете попасть в генеральный штаб», Швейк добродушно спросил: «Вы думаете, господин майор, я один туда попаду?»

За это его посадили на восемь дней в одиночку. Там его три дня забывали кормить. А когда срок, наконец, кончился, Швейка доставили в полковую канцелярию и выдали ему белый билет, где было сказано, что он уволен вчистую по причине идиотизма. Два солдата отвели его опять наверх - за вещами -. и потом вывели из казармы.

У ворот Швейк бросил чемодан на землю и воскликнул:

Я не хочу уходить из армии! Я хочу служить государю императору до последней капли крови.

Провожатые ответили на эти исполненные энтузиазма слова тем, что ткнули его кулаком под ребра и с помощью нескольких казарменных лодырей выволокли за ворота.

Швейк очутился на штатской мостовой. Неужели он больше никогда не услышит, стоя на казарменном дворе, как духовой оркестр разучивает «Gott ег-halte» ? Неужели больше никогда никто не ткнет ему на учебном плацу кулаком в живот и не скажет: «Ешь меня глазами, скотина, ешь меня глазами, а не то я из тебя отбивную котлету сделаю!»?

И неужели поручик Вагенкнехт никогда не скажет ему: «Sie, bohmische Schweinhund mit ihren roten Meerschweinnase» ? Неужели эти чудные времена больше не вернутся?

И бравый солдат Швейк решительно направился к мрачному серому зданию казармы, построенному императором Иосифом II , который смеялся над намерением лихтенштейновских драгун спасти народ при помощи католицизма и в то же время хотел при помощи тех же драгун сделать чешский народ счастливым путем германизации. Чешских солдат во дворе казарм гоняли сквозь строй за то, что они говорили по-чешски, и немецкие капралы старались с помощью зуботычин познакомить чешские горячие головы с некоторыми красотами немецкого стиля, с Exerzierregelями , с nieder, kehrt euch, trotte и т. п. Из этих казарм просачивались наружу, вызывая запросы в парламенте, сведения о частных случаях издевательства над рекрутами. Запросы залеживались в кабинетах военного министерства, а воробьи по-прежнему пачкали стены казарм, причем можно было подумать, что это делает черно-желтый австрийский орел.

Итак, бравый солдат Швейк решительно вернулся обратно под крыло этого орла.

На войне много не поговоришь! Швейка только для приличия спросили, чего ему надо в казармах - ему, человеку штатскому, белобилетнику, и, когда он доложил, что хочет служить государю императору до последней капли крови, его опять выставили за дверь.

Возле казарм всегда стоит полицейский, это вполне естественно. Отчасти это его обязанность, отчасти же его тянет к казармам его прошлое: здесь ему вдолбили в голову понятие долга по отношению к государству, здесь научился он разговаривать на ломаном немецком языке и здесь же что-то австрийское окутало и обволокло вместо фосфора серое вещество его головного мозга.

Я хочу служить государю императору! - закричал Швейк, когда полицейский схватил его за шиворот и повалил на землю. - Хочу служить государю императору!

Не орите, а не то глотку заткну, - посоветовал полицейский.

Придержите язык! Да что это за канитель в конце концов? Арестую вас именем закона.

В участке бравый солдат Швейк сломал стул, а в изоляторе - нары. Полицейский запер его и ушел. Швейк остался в мире и тишине среди четырех голых стен здания уголовного суда, куда его отправили сразу за несколько преступлений.

Прокурор решил сделать из Швейка политического преступника. Прежде всего он стал доказывать, что Швейк кричал что-то о государе императоре в связи со всеобщей воинской повинностью («Я хочу служить государю императору»), чем вызвал скопление народа и шум, так что потребовалось вмешательство полицейского. Выкрики Швейка о государе императоре, хоть обвиняемый и пытался приписать им противоположное, серьезное значение, вызывали общий смех зрителей: значит, Швейк совершил преступление против общественного спокойствия и порядка. По мнению прокурора, Швейк делал это умышленно. «А то, что он, - гласило обвинительное заключение, - оказал сопротивление полицейскому, говорит о том, что арестованный вынашивал преступный замысел, а именно - намеревался учинить бунт. То, что он ломал мебель в изоляторе, также является преступлением: это порча чужого имущества». Казна оценила деревянные нары в двести сорок крон - сумма, за которую можно было бы поставить в изоляторе по меньшей мере кровать красного дерева.

Но тут вмешалась медицинская экспертиза: она опиралась при этом на заключение военной врачебной комиссии, освободившей Швейка от военной службы. Целых два часа шел спор о том, полный идиот Швейк, или только страдает умственным расстройством, или же, возможно, вполне нормален.